Неточные совпадения
Он играл ножом для разрезывания
книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул
из рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо
помнил, как разыгралось все дальнейшее,
помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Начинает тихо, нежно: «
Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой
книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но
из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
У нас в обществе, я
помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое дело будет отдано на роковое решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных, были люди мелкие, малочиновные, седые — один только
из них был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие на мелком жалованье, имевшие, должно быть, старых жен, которых никуда нельзя показать, и по куче детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни одной
книги.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я
помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти
книги не доходят. В тех, которые я тебе давал, таких частностей не было. Слышать? — не от кого было. Ведь едва ли не первого меня ты встретила
из порядочных людей.
Мы и наши товарищи говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову; тетрадки запрещенных стихов ходили
из рук в руки, запрещенные
книги читались с комментариями, и при всем том я не
помню ни одного доноса
из аудитории, ни одного предательства.
Читали мы у Зеленского, опять повторяю,
книги самые позволительные, а
из бесед я
помню только одну, и то потому, что она имела анекдотическое основание и через то особенно прочно засела в голову. Но, говорят, человек ни в чем так легко не намечается, как в своем любимом анекдоте, а потому я его здесь и приведу.
И тут бабка выросла из-под земли и перекрестилась на дверную ручку, на меня, на потолок. Но я уж не рассердился на нее. Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле нее. Затем ушел к себе через двор.
Помню, синий свет горел у меня в кабинете, лежал Додерляйн, валялись
книги. Я подошел к дивану одетый, лег на него и сейчас же перестал видеть что бы то ни было; заснул и даже снов не видел.
От 26 августа 1846 г. «Мы получили верное и секретное известие
из Петербурга, что там печатается целая
книга, присланная от Гоголя: „Отрывки
из писем, или Переписка с друзьями“ (названия хорошенько не
помню).
Иногда учителю начинает казаться, что о-н, с тех пор как
помнит себя, никуда не выезжал
из Курши, что зима никогда не прекращалась и никогда не прекратится и что он только в забытой сказке или во сне слышал про другую жизнь, где есть цветы, тепло, свет, сердечные, вежливые люди, умные
книги, женские нежные голоса и улыбки.
Я
помню, что и та
книга, в которую он вписывал слова малоизвестные и вышедшие
из употребления, попадавшиеся ему в
книгах священного писания, вообще в
книгах духовного содержания, в летописях и рукописях, — что эта, так сказать, записная
книга была ужасающей величины и толщины.
Я,
помню, читал где-то, что у вас у всех ум приобретенный,
из книг, а у нас ум врожденный.
Он, я
помню, стал мне говорить в одно
из первых моих посещений о Токвиле,
книга которого переводилась тогда в «Библиотеке для чтения», высказывался о всех наших порядках очень свободно, заинтересован был вопросом освобождения крестьян вовсе не как крепостник.
С самого начала моей литературной деятельности я издавал свои
книги сам и не видел в этом никакого неудобства. В нескольких типографиях спросишь смету, выберешь типографию, бумагу, сговоришься с книжным складом — и все.
Помню раз, когда я жил в ссылке в Туле, ко мне приехал какой-то издатель
из Москвы и предложил мне выпустить новым изданием сильно тогда шумевшие мои «Записки врача».
При первом ежемесячном свидетельстве деньги по приходно-расходной
книге и журналам оказываются налицо (
помните, что те, которые получены с почты
из высшего банка, не записаны на приход), билеты искусно предъявлены мне, членам и прокурору.